Толстяки, по моему опыту, встречались между фермерами редко, и Алберт был разительным исключением. Рост шесть футов три дюйма, лоснящаяся физиономия и огромное брюхо, которое он каким-то образом умудрялся совмещать с дойкой, заготовкой сена и прочими сельскохозяйственными работами. О его аппетите в наших краях ходили легенды, и он представлял смертельную угрозу для тех ресторанчиков, где посетитель, заплатив определенную сумму, может есть сколько захочет.

В эту минуту вид у него был самый несчастный: прижимая ладони к необъятному животу, он смотрел на меня с отчаянием.

Я испытывал к нему живейшее сочувствие, еще во время кадрили заметив на его вознесенном над толпой, бесцельно дергающемся, мокром от пота лице выражение глубокой муки.

— Я одно скажу, Джим, — продолжал он. — Коли мне опять прыгать придется — конец! Начну пускать ветер. А раз начну, так не остановлюсь!

— От души сочувствую, Алберт. Очень неловко. Особенно, когда кругом столько дам!

Я вовсе не хотел уязвить его, но он уставился на меня в панике.

— Ах, черт! — простонал он. — А я вот-вот… Нет уж! Я домой… Он попытался встать, но тут к его креслу подошла молоденькая жена младшего священника.

— Ай-ай-ай, мистер Бадд! — сказала она с притворной строгостью. — Нам не хватает мужчины в хороводе, а вы тут прячетесь!

Алберт вымученно улыбнулся.

— Да нет… что вы… спасибо… Я просто…

— Ну-ну-ну! Не скромничайте! Мы ведь здесь все еще только учимся! — Она ухватила его за руку, и Алберт, бросив на меня последний панический взгляд, последовал за ней в круг.

К вящему его ужасу, он оказался между женой священника и хорошенькой юной воспитательницей детского сада — спасения не было. Проигрыватель загремел, танцоры поклонились и, взявшись за руки, понеслись сначала в одну сторону, потом в другую. В мрачном оцепенении я увидел, что Алберт остановился и повернулся к своей партнерше. Господи! Сейчас они начнут прыгать! Несколько секунд я наблюдал, как под гремящую музыку искаженное лицо приподнимается и опускается, приподнимается и опускается, а огромное брюхо дрожит, точно желе, и почувствовал, что больше не могу глядеть на эту пытку.

Отведя глаза, я пошарил взглядом по залу, ища, чем бы отвлечься, и тут меня осенило: ведь все это веселье — очередной пример того нового, что Колем принес Дарроуби. Эти люди — лишь малая часть тех, кого он коснулся своей волшебной палочкой. Я поглядел на него. Высокий, черноусый, одетый в юбочку, точно вождь горного клана, он взлетал в прыжках, щелкая пятками и оттягивая носки в самой классической манере, — великолепная фигура! А Дейрдре грациозно и умело скользила среди спотыкающихся новобранцев. И в который раз я подумал, что Колем умеет обворожить множество людей и благодаря ему их жизнь обогащается чем-то нужным и важным. Но в то же время соприкосновение с его обаятельной личностью всегда несет легчайший привкус опасности, будь то я на спине могучей рабочей лошади, или Зигфрид, осажденный доберманами, или вот теперь злополучный Алберт, в агонии отплясывающий на середине этого зала.

44

— Погляди, Джим! Бродячая кошка. Я никогда ее прежде не видела. — Хелен, оторвавшись от посуды, которую мыла, указала в окно.

Наш новый дом в Ханнерли стоял на склоне, и сразу за окном тянулась опорная стенка, а за ней травянистый откос поднимался к кустам у дровяного сарая шагах в двадцати от дома. Из кустов пугливо выглядывала тощая кошечка. К ней жались два крохотных котенка.

— Ты права, — сказал я. — Бродячая киска с семейством ищет чем поживиться.

Хелен поставила на верх опорной стенки миску с мясными обрезками и молоком, а сама ушла в дом. Несколько минут кошка-мать оставалась в кустах, потом осторожно подобралась к миске, набрала в рот еды и вернулась к котятам.

Набег этот она повторила несколько раз, но едва котята попробовали последовать за ней, она молниеносно ударила их лапой — назад!

Мы завороженно следили, как тощая изголодавшаяся мать сначала накормила детенышей, прежде чем сама проглотила хоть кусок. Когда миска опустела, мы тихонько открыли заднюю дверь, но, чуть только заметив нас, кошка и котята ускользнули вверх по склону.

— Откуда они взялись? — спросила Хелен. Я пожал плечами.

— Бог знает! Тут много пустынных мест. Возможно, они прошли мили и мили. Но вообще-то кошка не похожа на бездомную. Повадки у нее по-настоящему дикие.

— Да, — кивнула Хелен. — У нее такой вид, словно она никогда не жила в доме, никогда не имела дела с людьми. Я слышала, что есть такие одичавшие кошки. Наверное, и подошла к дому только из-за котят.

— Согласен, — ответил я, и мы вернулись на кухню. — Ну, во всяком случае, они хотя бы наелись. Думаю, больше мы их не увидим.

Но я ошибся. Два дня спустя троица вернулась и жадно уставилась из кустов на кухонное окно. Хелен снова выставила миску, и кошка-мать снова яростно запретила своим малышам выходить из кустов, а наевшись, они снова убежали, едва мы попытались подойти. На следующее утро они появились опять, и Хелен сказала с улыбкой:

— По-моему, нас приняли в семью.

И действительно, троица обосновалась в сарае, и через один-два дня кошка-мать разрешила котятам спускаться к миске, старательно их оберегая. Они были еще совсем маленькими — не старше полутора месяцев. Один был черно-белый, другой — пестрый. Хелен кормила их две недели, но они все так же никого к себе не подпускали. Потом как-то утром, когда я собрался ехать по вызовам, она позвала меня на кухню и указала на окно.

— Посмотри-ка!

Я посмотрел и увидел в кустах обоих котят на их обычном месте, но матери с ними не было.

— Странно! — сказал я. — Прежде она никогда их одних не оставляла. Котята поели, и я попытался проследить за ними, но они сразу исчезли в густой траве. Я обыскал весь луг, но не нашел ни их, ни кошки. Ее мы больше так и не увидели. Хелен очень расстроились.

— Ну что могло с ней случиться? — пробормотала она несколько дней спустя, когда котята завтракали.

— Да что угодно! — ответил я. — Боюсь, смертность среди бездомных кошек очень высока. Ее могла сбить машина или приключилась еще какая-нибудь беда. Но мы этого, наверное, никогда не узнаем.

Хелен посмотрела на котят, бок о бок припавших к миске.

— А не могла она просто их бросить, как по-твоему?

— Не исключено. Она была заботливой матерью и, мне кажется, искала для них надежный приют. Она не уходила, пока не убедилась, что они сами могут о себе позаботиться, и тогда вернулась к обычному образу жизни. Она ведь по-настоящему дикая.

Ее судьба так и осталась тайной, но одно было ясно: котята никуда уходить не собирались. И еще было ясно, что домашними они не будут никогда. Как мы ни пытались, они не позволяли дотронуться до себя, и все усилия заманить их в дом были тщетными.

Как-то утром лил дождь, и котята, сидевшие на стенке в ожидании завтрака, совсем вымокли, а глаза у них щурились от косых струй.

— Бедняжки! — сказала Хелен, выглянув в окно. — Просто смотреть страшно. Мокрые, замерзшие. Нет, надо их забрать в дом!

— Но как? Мы же уже все перепробовали.

— Я знаю. Но надо попытаться. Может, им захочется укрыться от дождя.

Мы намяли в миску сырой рыбы — неотразимое кошачье лакомство. Я дал котятам понюхать — они сразу встрепенулись, — а потом поставил миску за порогом внутри двери и ушел на кухню. Однако они все так же сидели на стенке под ливнем, не спускали глаз с рыбы и не желали войти в дверь. Явно для них это было нечто немыслимое.

— Ну ладно, ваша взяла! — буркнул я и поставил миску на стенку, где она тут же была атакована.

Я смотрел на котят, чувствуя себя бессильным. Вдруг из-за угла дома вышел Херберт Платт, местный мусорщик. Котята тут же улепетнули, а Херберт засмеялся.

— Так вы их привечаете! Корм что надо.