Когда худенький Барбиролли вышел на эстраду почти на цыпочках, я присоединился к оглушительным аплодисментам. В Йоркшире его любили, как и везде, и аплодисменты смолкли, только когда он встал за пюпитр и поднял палочку. Во внезапно наступившей благоговейной тишине я откинулся в сладком ожидании.

И вот, едва зазвучали первые величавые такты «Кориолана», я ощутил резкий зуд под правой лопаткой. О Господи, нет! Быть не может! Однако ощущение было таким знакомым! Я попытался не обращать на зуд внимания, но уже через минуту невольно вжался в спинку кресла, чтобы почесать лопатку, а он тут же распространился по плечам, и пришлось слегка извернуться, чтобы почесать теперь уже левую лопатку.

Внезапно я сообразил, что в таком стесненном положении любое мое движение передается соседкам слева и справа. А зуд становился совсем уж нестерпимым. Мне хотелось драть кожу ногтями, вертеться, чтобы хоть как-то его утишить. Однако ничего подобного позволить себе я не мог, и оставалось только смириться с жуткой необходимостью несколько часов сохранять пристойную неподвижность.

Я напрягал всю силу своей воли, но чтобы преуспеть, мне следовало быть йогом. Я пытался сосредоточиться на музыке, но тут же машинально менял позу: то потирал лопатки о спинку, то двигал ими под одеждой.

По моему заключению, теперь буйствовала только, одна блоха. К этому моменту я успел стать великим знатоком блошиных укусов и твердо знал, что точно определяю ее местонахождение в каждый данный миг. В зале гремела музыка Бетховена, а мной овладела безумная идея: подстеречь мерзавку в момент укуса и раздавить! Теперь, ощущая новый зудящий укол, я изо всех сил прижимал это место к твердой спинке и ерзал из стороны в сторону.

При этих маневрах я, естественно, вторгался на территорию соседок. Раньше я надеялся в этот вечер поближе познакомиться с милыми сестрами, узнать их душевные особенности. Однако узнал только некоторые особенности их телосложения, и ничего больше. Полные руки, надежно укрытые жирком ребра, мягкие бедра — беспомощно елозя, я прикасался к ним, снова и снова их поглаживал, но благовоспитанные дамы и виду не подавали, что замечают мои посягательства, разве что слегка кашляли или судорожно вздыхали. Однако, когда мое правое колено глубоко ушло в пышное бедро Харриет, оно было решительно отодвинуто, а когда мой локоть непреднамеренно, но беспощадно погрузился в не менее пышную грудь, я заметил, что брови Фелисити взлетели к волосам.

Не стану больше распространяться об этом нестерпимом вечере, скажу только, что все так и шло до конца концерта. Божественный Скрипичный концерт Элгара, неизменно возносящий меня в волшебный мир, на этот раз оставался лишь неясным шумом на заднем плане личного поля сражения. Как и любимейшая Первая симфония Брамса. Я испытывал только одно желание: скорее бы домой!

В антракте и потом, когда мы прощались, обе мисс Уитлинг вымученно улыбались и бросали на меня косые взгляды. Конечно, это избитое клише — но я правда отчаянно хотел провалиться сквозь землю.

Когда же муки остались позади и мы с Хелен у себя в спальне разговаривали перед сном, я все равно чувствовал себя жутко.

— Господи, ну и вечерок! — простонал я и описал свои переживания из-за сестер. Хелен благородно хранила серьезность, хотя видно было, как дорого ей это обходится. Подергивающиеся губы, решительно нахмуренные брови свидетельствовали об отчаянной внутренней борьбе, которая иногда заставляла ее прятать лицо в ладони. Завершив свой скорбный рассказ, я безнадежно махнул рукой.

— И знаешь, Хелен, я убежден, что в эту агонию меня ввергла всего одна блоха. Нет, ты только подумай: одна-единственная блоха!

Внезапно моя супруга прижала подбородок к груди, выпятила губы и, не без успеха понизив голос до баса профундо, пропела в истинно шаляпинской манере:

— Блоха! Ха-ха-ха-ха-а-а, блоха!

— Да-да, конечно, очень смешно, — огрызнулся я. — Но натерпись Мусоргский того же, что и я, он обошелся бы в этой песне без «ха-ха!».

Два дня спустя позвонил мистер Колуэлл.

— Рупи лучше некуда! — радостно сообщил он. — Бегает, прыгает. Только вот у него вроде коготь сломался — висит и за все цепляется. Может, заглянете, отстрижете?

На несколько секунд я онемел.

— А… а вы бы сами его не отстригли? Щелкнуть разок ножницами, и все.

— Нет, нет. У меня не получится. Загляните по дороге, а? Очень буду вам благодарен.

— Ну хорошо, хорошо, мистер Колуэлл. Попозже утром буду у вас. Сходя с крыльца, я крикнул:

— Хелен! Еще один вызов к Колуэллам.

— Как? — охнула она, в тревоге выбегая из кухни.

— Боюсь, что придется съездить. Только по дороге сперва повидаю молодого Джека Арнолда.

— Сына фермера Арнолда?

— Вот именно. Гонщика-велосипедиста.

— Но зачем?

— Хочу одолжить у него защипки.

49

Сестра Роза бережно водворила на стол дрожащего песика, помесь мелких терьеров. Он уставился на меня глазами, полными страха.

— Бедняжка! — сказал я. — Неудивительно, что он так напуган. Это ведь его подобрали у шоссе в Хелвингтоне?

Сестра Роза кивнула.

— Да. Бегал кругами, искал хозяев. Вы же все это видели много раз. Если бы не видел! Песик отчаянно ищет людей, которых любил и дарил бесконечным доверием. А они бросили его и уехали. Высунув язык от усталости, он подбегает к кому-то похожему и отворачивается в тягостном недоумении. Невыносимое зрелище. Меня душили гнев и жалость.

— Ничего, малыш! — Я погладил лохматую голову. — Все будет хорошо.

И действительно, в маленьком приюте сестры Розы для брошенных собак будущее ее подопечным обычно улыбалось. Поразительно, как быстро ласковая заботливость преображала тоскующие запуганные существа в бойких веселых собак. Вот и теперь в открытую дверь смотровой я видел за сеткой вольеров виляющие хвосты и ухмыляющиеся пасти, а воздух оглашало заливчатое тявканье.

Я заехал провести профилактический осмотр. Проверить здоровье вновь поступивших, сделать им прививки против чумы, гепатита и лептоспироза, снять швы (все суки сразу же по поступлении в приют подвергались стерилизации) и приступить к лечению, если обнаружу какое-нибудь заболевание.

— Он поджимает заднюю ногу, — сказал я.

— Да. Он как будто вообще на нее не наступает, и мне хотелось бы, чтобы вы ее посмотрели. Надеюсь, просто легкая травма.

Я проверил лапу и когти. Все в норме. Но, продолжая ощупывать ногу выше, я скоро нашел причину и обернулся к сестре Розе.

— У него был перелом бедра, и кость не вправили. Образовалась мозоль, но по-настоящему кость так и не срослась.

— То есть малыш ломает ногу, а его хозяева не сочли нужным посоветоваться с ветеринаром?

— Вот именно. — Я провел ладонью по худому тельцу, по торчащим позвонкам и ребрам, прикрытым только кожей. — И он истощен. Просто живой скелет. Видимо, всегда жил в забросе.

— И, держу пари, никогда не знал ласки, — пробормотала сестра Роза. — Посмотрите, как он вздрагивает, когда слышит наши голоса. Словно боится людей. — Она глубоко вздохнула. — Ну что же, сделаем что можем. А как с ногой?

— Придется сделать рентген, и тогда посмотрим. — Я кончил прививки, и сестра Роза унесла его в отдельный маленький вольер.

— Да, кстати, — спросил я, когда она вернулась, — как вы его назвали?

— Путик. — Она улыбнулась. — Не слишком звучное имя, но он же такой крохотный.

— Вы правы. Очень ему подходит. — И в который раз подумал, что подборка кличек все новых и новых спасенных собак — еще наименьшая из ее трудностей. Сестра Роза работала рентгенологом в большой больнице, но умудрялась выкраивать время, и чтобы ухаживать за своей постоянно меняющейся собачьей семьей, и чтобы изыскивать деньги для нее, устраивая всякие благотворительные мероприятия, а недостающие пополняя из собственного кармана.