— Мне не верится, — грустно сказала Хелен. — По-моему, им тут жилось очень хорошо. Только бы с ними ничего плохого не случилось!

Она принялась печально разбирать свои покупки и весь вечер почти не разговаривала. Я пытался подбодрить ее, но тщетно, тем более что и сам загрустил.

Как ни странно, на следующее же утро я услышал обычный возглас Хелен, но на этот раз радости в нем не прозвучало.

Она вбежала в гостиную.

— Они вернулись, Джим, — произнесла она прерывисто, — но, по-моему, они умирают!

— Что? О чем ты говоришь?

Я кинулся в кухню следом за ней и посмотрел в окно. Кошки сидели на стенке в нескольких шагах от него. Из их почти слипшихся глаз текла мутная жижица, как и из ноздрей, а изо рта капала слюна. Они кашляли и чихали, содрогаясь всем телом.

В этих тощих костлявых существах невозможно было узнать наших вальяжных любимцев, а вдобавок пронизывающий восточный ветер теребил их шерсть, мешал хоть чуть-чуть приоткрыть глаза и делал их положение еще более жалким.

Хелен распахнула заднюю дверь.

— Олли, Жулька, — позвала она ласково, — что с вами случилось? И тут произошло невероятное. При звуке ее голоса кошки неуклюже спрыгнули со стенки и без колебаний вошли в дверь. Впервые они переступили наш порог.

— Ты только посмотри! — вскрикнула Хелен. — Даже не верится. Значит, они действительно очень больны. Но чем, Джим? Они отравились?

— Нет. — Я отрицательно покачал головой. — Кошачий грипп.

— Ты так сразу определил?

— Ну да. Классическая картина.

— И они умрут?

Я потер подбородок.

— Не думаю. — Хотелось успокоить ее, но меня грызло сомнение. Вирусный ринотрахеит у кошек к летальному исходу приводит не очень часто, но тяжелые случаи могут завершиться гибелью животного, а этот случай, вне всяких сомнений, был очень тяжёлым. — Как бы то ни было, Хелен, закрой дверь, и поглядим, позволят ли они мне произвести осмотр.

Но заметив, что дверь закрывается, Олли с Жулькой стремглав выскочили наружу.

— Открой ее! — воскликнул я, и после некоторого колебания кошки вернулись в кухню.

Я уставился на них в изумлении.

— Только подумать! Они пришли не для того, чтобы укрыться от непогоды, а чтобы получить помощь!

Именно так. Они сидели бок о бок и ждали, чтобы мы им помогли.

— Вопрос в том, — сказал я, — подпустят ли они к себе своего заклятого врага? Лучше оставить дверь открытой, чтобы они не почувствовали, что им что-то угрожает.

Медленно и осторожно я приблизился к ним почти вплотную, но они не шелохнулись. Словно во сне, я взял и осмотрел одно обмякшее покорное существо, потом другое.

Хелен нежно их гладила, пока я бегал к машине за нужными лекарствами. Я измерил им температуру, у обоих она была 40 градусов, то есть вполне типичной. Затем я сделал инъекцию окситетрациклина — антибиотика, который всегда применял при вторичной бактериальной инфекции, следующей за первоначальной — вирусной. Еще я сделал инъекцию витаминов, очистил глаза от гноя, а ноздри — от слизи ватными тампончиками и обработал их мазью с антибиотиком. И все это время поражался тому, что беспрепятственно подвергаю всем этим манипуляциям покорные создания, которых прежде коснуться не мог, если не считать той операции, проведенной под анестезией.

Закончив, я решил, что их никак нельзя выставлять наружу под этот свирепый ветер. И, взяв на руки, сунул себе под мышки.

— Хелен, — сказал я, — попробуем еще раз. Закрой дверь, но поосторожнее.

Она взялась за ручку и очень медленно начала закрывать дверь, но тут же обе кошки рванулись, как две развернувшиеся пружины, оттолкнулись от меня и вылетели наружу. Мы беспомощно смотрели вслед.

— Поразительно! — пробормотал я. — Совсем больны и все-таки не терпят замкнутого пространства.

— Но как они выдержат там? — Хелен чуть не плакала. — Им же необходимо тепло. Они хотя бы останутся здесь? Или снова уйдут?

— Не знаю. — Я посмотрел в пустой сад. — Но нам следует понять, что они находятся в привычных условиях и закалены. Думаю, они не уйдут.

Я оказался прав. Утром они опять сидели под окном, зажмурив глаза от ветра, а мордочки — все в потеках слизи и гноя.

Снова Хелен отворила дверь, и снова они спокойно вошли и без сопротивления терпели, пока я делал им инъекции, прочищал глаза и ноздри, проверял, нет ли язв в ротовой полости, и обращался с ними, как с потомственными домашними кошками.

Так повторялось всю неделю. Из глаз и ноздрей у них текло даже сильнее, мучительный кашель словно не ослабевал, и я уже почти утратил надежду, как вдруг они начали понемножку есть и — ободряющий признак! — уже не так охотно входили в дом.

А когда все-таки входили, то опасливо напрягались, едва я брал их в руки, и под конец вообще перестали подпускать меня. До выздоровления было еще далеко, так что пришлось подмешивать им в корм окситетрациклиновые растворимые порошки.

Погода стала даже еще хуже, ветер нес мелкие колючие снежинки, и все-таки настал день, когда они не пожелали войти в дом, и мы смотрели в окно, как они едят, — во всяком случае, я знал, что с каждым глотком они получают целительную дозу антибиотика.

Продолжая это дистанционное лечение, я со своего наблюдательного поста с удовлетворением замечал, что кашляют они все реже, из глаз и ноздрей течет все меньше и выглядят они уже не такими тощими.

Мартовское утро выдалось солнечным и бодрящим. Я следил, как Хелен вышла с миской и поставила ее на стенку. Олли с Жулькой — шерсть глянцевитая, точно у тюленей, мордочки сухие, глаза ясные, — грациозно изгибаясь и мурлыча, будто подвесные лодочные моторы, направились к ней, но на корм не набросились: было видно, что они просто рады ей.

Они прогуливались перед ней, а она легонько поглаживала их по голове и спине, как им нравилось — нежные прикосновения, пока они движутся. Я почувствовал непреодолимое желание принять участие в этом и вышел за дверь.

— Жулька, — сказал я, — иди-ка сюда, Жулька.

Кошечка замерла на месте, посмотрела на меня с почтительного расстояния — не враждебно, но со всей былой опаской — и, чуть только я шагнул к ней, ускользнула в сторону.

— Ладно! — вздохнул я. — Думается, и с тобой, Олли, ничего не выйдет. Черно-белый кот попятился, едва я протянул руку, и посмотрел без всякого выражения. Но, по-моему, он со мной согласился.

— Э-эй! — обиженно буркнул я. — Вы что — забыли меня? Однако по их виду было ясно, что помнят они меня отлично — но не так, как хотелось бы. Меня обожгло разочарование. Все осталось по-прежнему!

Хелен засмеялась.

— Странная они парочка! Но выглядят чудесно, правда? Просто пышут здоровьем, словно и не болели никогда. Нет, что ни говори, а это показывает, как целебен свежий воздух.

— Еще бы! — согласился я с кривой улыбкой. — Особенно, если под рукой есть личный ветеринар.

45

— Отправляйтесь-ка домой спать, Джеймс! — распорядился Зигфрид в самой властной своей манере, выставив подбородок и вытянув руку с перстом, указующим на дверь.

— Да нет же, я прекрасно себя чувствую. Честное слово.

— Только вид у вас не слишком прекрасный, черт побери! Вы уже совсем готовы для Мэллока, если хотите знать мое мнение. Вам нельзя было выходить из дома.

Упоминание про местного живодера было, пожалуй, к месту. Я приплелся в приемную на следующий день после того, как мой бруцеллез опять дал о себе знать. Я надеялся, что станет легче, если я немножко поработаю и разомнусь, но понимал; что от жалкого трясущегося субъекта, которого я увидел в зеркале, особого толку ждать нельзя.

Я засунул руки в карманы и попытался совладать с ознобом.

— Зигфрид, эти мои приступы проходят быстро, температура у меня нормальная, а валяться в постели мне противно. Право же, я способен работать, я совсем здоров.