Порой недели и месяцы проходили благополучно, мы облегченно вздыхали, надеясь, что все-таки одержали победу и прошлое можно забыть как дурной сон. А потом я опять открывал дверь, и Молли, наклонив голову набок, говорила: «СОС, мистер Хэрриот, СОС!».

Это стало частью нашей жизни. С Молли я был знаком и раньше как с близкой соседкой, но теперь она начала рассказывать мне о себе, пока я прихлебывал чай в кухне у оконца, занавешенного снаружи плющом и яблоневыми ветками.

В молодости она была прислугой, а в своем домике прожила тридцать с лишним лет. Однажды ей случилось тяжело заболеть, и она, наверное, умерла бы, если бы в бротонской больнице ей не сделал операцию замечательный хирург сэр Чарлз Армитидж.

Едва Молли заговаривала о сэре Чарлзе, ее лицо озарялось. «Он на весь мир знаменитый и уж умный-то! А со мной был таким душевным. Кто я? Бедная старуха без гроша в кармане, а он со мной обходился, ну прямо как с королевой. Чего только для меня ни делал!»

У нее был еще один герой — киноактер Джон Уэйн. И она не пропускала ни единого фильма с его участием, который шел в нашем маленьком кинотеатре в Дарроуби. А когда она узнала, что и я — поклонник Уэйна, появилась еще одна тема для разговоров. Мы постоянно обсуждали все его роли. «Такой обаятельный мужчина!» — повторяла Молли, посмеиваясь над своим пристрастием.

Однако нашу дружбу черной тенью омрачала болезнь Робби. Я выручал его десятки раз. Естественно, не беря денег. Она ведь жила только на пенсию по старости. В самом начале я предъявлял чисто символический счет, но быстро перестал. Молли постоянно настаивала, чтобы я брал с нее хоть какую-то плату, но, разумеется, об этом и речи быть не могло. Тогда она принялась вязать Хёлен и детям носки и шарфы, а также снабжала нас томатным соусом собственного изготовления.

Когда мне вспоминаются эти годы, в обычные мои профессиональные заботы и хлопоты яркой нитью вплетаются непонятная болезнь Робби, сэр Чарлз Армйтидж и Джон Уэйн.

Иногда я поражался незлобивости песика. При каждой нашей встрече я всаживал в него шприц. Он, наверное, ощущал себя игольником, но стоило окостенению пройти, как он кидался ко мне, бешено виляя хвостом, упирался лапами мне в ногу и восторженно заглядывал в лицо.

Однако со временем припадки стали сильнее и чаще. На песика больно было смотреть, и, хотя мне по-прежнему удавалось его спасать, горький вывод был неизбежен — долгая битва могла завершиться только неминуемым поражением.

Развязка наступила глухой ночью. Далеко за полночь в дверь позвонили, я накинул халат и пошел открывать. На крыльце стояла Молли.

— Вы не придете, мистер Хэрриот? — еле выговорила она вместо обычного шутливого СОС. — Робби очень худо.

Я не стал тратить времени на переодевание, схватил чемоданчик и побежал следом за ней.

Песика свела жуткая судорога, он трясся, хрипел и почти не мог вздохнуть. Такого с ним еще не бывало.

— Вы не усыпите его? — тихо спросила Молли.

— Вы действительно этого хотите?

— Да. Ему ведь конец приходит, я чувствую. И сама больше не выдержу, мистер Хэрриот. У меня тоже не все ладно, а от этого совсем плохо становится.

Да, она приняла правильное решение. Я ввел снотворное в вену и думал, глядя, как он обретает вечный покой, что для него это наилучший выход.

Как и раньше, Молли не заплакала. А только гладила лохматую шерсть и повторяла:

— Робби… Робби…

Я, как был в халате и домашних туфлях, притулился в кухонном кресле у стола, за которым выпил столько чашек чая. Не верилось, что таким оказался финал долгой борьбы.

— Молли, — сказал я минуту спустя, — мне очень хотелось бы добраться до причины.

Она посмотрела на меня.

— Вы про вскрытие? — Она отрицательно покачала головой. — Нет, нет, этого не надо.

Я не мог помочь ни словом, ни делом и ушел, а тайна осталась, скрытая в безжизненном тельце. Бредя через залитый луной сад, мучаясь из-за своего бессилия и неудачи, я подумал, что эта тайна так и не будет никогда разгадана.

Вскоре обычная работа поглотила меня, но забыть Робби не удавалось.

Да, конечно, животные умирают у каждого ветеринара, а собаки — всегда потенциальный источник душевной боли; слишком короток их век. Я знал, что недолго протяну, если буду сопереживать с каждым клиентом, потерявшим четвероногого друга. Но эта мысль не всегда помогала. Не помогла она и с Робби.

Слишком долго я его знал, и воспоминания о нем не стирались. А в довершение всего я ведь каждый день проходил или проезжал мимо домика Молли и видел, как ее седая голова мелькает за оградой в саду, где прежде резвился Робби. Молли казалась такой невыносимо одинокой.

Обычного совета «завести другую собаку» я ей не дал: здоровье старушки заметно пошатнулось, и я знал, что начать все сначала она не сможет.

К несчастью, я не ошибся. Молли умерла через несколько месяцев после Робби. Эта глава была завершена.

Некоторое время спустя я под вечер заехал в приемную и застал там Зигфрида, который смешивал в аптеке какое-то снадобье.

— А, Зигфрид! — сказал я. — Здравствуйте. У меня был мерзейший день! Он поставил бутылку с микстурой на стол.

— В каком смысле, Джеймс?

— Буквально все не задавалось. Во всех случаях наблюдается ухудшение, лучше не стало ни единому, и кое-кто довольно прямо дал понять, что хуже меня ветеринаров не бывает.

— Ну что вы! Вам померещилось.

— Нет уж. Началось прямо с утра, когда я осматривал собаку миссис Каулинг. Симптомы не очень четкие, и я назвал ей различные возможности. А она смерила меня ледяным взглядом и отрезала: «Короче говоря, вы понятия не имеете, что с ней такое!».

— А, пустяки, Джеймс! Конечно, она ничего такого не думала.

— Видели бы вы ее лицо! Ну потом я навестил овцу Джорджа Гриндли. Послеродовой сепсис. Я измерял ей температуру, и вдруг Джордж ни с того ни с сего заявляет: «А знаете, вы же у меня ни одну животину так и не вылечили. Ну, может, с этой повезет!».

— Но это ведь неправда, Джеймс. Ничего подобного.

— Пусть! Однако он же сказал именно так! — Я запустил пальцы в волосы. — Оттуда я поехал почистить корову у старика Хокина. Еще из машины не вылез — он поглядел на меня из-под насупленных бровей и буркнул: «А, это вы! Моя хозяйка говорит: если мистер Хэрриот приедет, то конец». Наверное, я немножко позеленел, потому что он потрепал меня по плечу и добавил: «Как человек вы ей даже очень нравитесь».

— Боже мой! Сочувствую, Джеймс.

— Спасибо, Зигфрид. Не стану вам больше надоедать, но так шло весь день. И тут еще пришлось проехать через мою деревню мимо дома бедной Молли Миникен. А там с аукциона продавали ее мебель и всякие другие вещи. Их в саду нагромоздили, и я опять подумал, что ее собака погибла, а я так и не установил от чего, хотя лечил два года. И Молли знала, что я не знаю, и, конечно, считала меня последней бездарью. Весь день был адским, но эти минуты…

Зигфрид поднял ладонь.

— Послушайте, сколько ветеринаров и врачей так до смерти пациента точного диагноза и не поставили? Вы не первый, не последний. Да у каждого выпадают такие дни, Джеймс, когда все не так. Назовите мне ветеринара, с которым такого никогда не бывало! В компенсацию вас ожидает много удачнейших дней.

Я попрощался и поехал домой. Несмотря на попытки Зигфрида подбодрить меня, настроение оставалось скверным, и, когда я сел за накрытый к чаю стол, Хелен посмотрела на меня вопросительно.

— Что с тобой, Джим? Ты такой тихий.

— Прости, Хелен. Боюсь, лучом солнца я сегодня не буду! — И излил ей мои горести.

— Я думала, что-то с работой не так, — сказала она. — Но ведь на самом деле ты расстраиваешься из-за Молли Миникен, да?

— Да. — Я кивнул. — Як ней относился по-особому. А тут ее вещи в саду… Все так ясно вспомнилось. Мне тяжело думать, что Молли умерла в убеждении, что я чурбан.

— Но она была с тобой такой приветливой, Джим.

— Она была приветливой со всеми. И со мной в том числе. Но она не могла не думать, что я не оправдал ее доверия. Ее нет, а меня мучает, что я стоял в ее мнении невысоко, и ничего уже нельзя исправить.